Данилов Е.С. (Ярославль) Безмятежность духа в представлении римских граждан

Е.С. Данилов ^*

БЕЗМЯТЕЖНОСТЬ ДУХА В ПРЕДСТАВЛЕНИИ РИМСКИХ ГРАЖДАН

Исследование проводится при поддержке Министерства образования и науки РФ: Госконтракт № 16.740.11.0104, Аналитическая ведомственная программа развития научного потенциала высшей школы,
а также РФФИ, грант № 10-06-00140-а

^SUMMARY

Европейская культура содержит в себе ряд ценностей всемирно-исторического значения. Длинной чреде поколений на Западе и в России выпало на долю не только осознать эти ценности как ценности, но и ощутить, и пережить, как связаны некоторые из них с культурно-историческим опытом Рима и с его сохранившимся в традиции образом¹. Одна из таких вечных ценностей – это безопасность.

Само понятие securitas (безопасность/безмятежность), как нам кажется, имело глубокие корни в римском менталитете. Для любого гражданина постоянная и нерушимая безопасность (solida et inconcussa securitas) являлась синонимом освобождения от страха потерять свою жизнь и имущество (Vell. Pat. II. 89. 4; Sen. De benef. VI. 28). Хотя находиться в смертельной опасности (periclitor capitis) было обычным делом для римского воина, все же храбрость (fortitudo) соединялась в нем с трезвым расчетом и осмотрительностью (Joseph. B. J. V. 7. 3). На государственном уровне предметом всеобщих желаний было установление общественного правопорядка – securitas publica (Tac. Agr. 3).

Однако в нашей статье речь пойдет не об официально пропагандируемой общественной безопасности², а об интимном, глубоко личном чувстве безопасности собственного духа, душевном спокойствии, его условиях и составляющих. Говоря словами Цицерона, «quae est enim ista securitas»³?

Адресуем этот вопрос самому Цицерону. Безопасность в государстве не возможна без внутреннего согласия и справедливости (Cic. Rep. II. 69). Безмятежность духа – главное условие счастливой жизни (Lucr. II. 1-6; Cic. Amic. 45)⁴. Но безмятежность не есть бездействие (Cic. Nat. D. I. 102; M. Aur. Med. IV. 24), это отсутствие настоящего и будущего горя (Cic. Tusc. V. 42), защититься от которого можно будучи добродетельным (Cic. Fin. V. 37). Ведь счастье неотделимо от нравственности (Cic. Par. stoic. I. 3)⁵. Недобродетельный человек страдает из-за слабости духа (Cic. Par. stoic. V. 1). Слабость порождает страх (Cic. Tusc. V. 43; Lucr. VI. 9-19). От любых страхов избавляет смерть (Cic. Tusc. I. 9; Sen. Agam. 610-629; 817). Такая цепь рассуждений подводит нас к рассмотрению мотива безмятежности на римских надгробных памятниках.

Еще в самом конце республики в условиях общего кризиса ее традиционных ценностей эпитафия римлян остается формой посмертной оценки их общественной деятельности. Но по мере распада традиционных ценностей общины, все явственней проступают личные чувства, что и получает отражение в распространенном содержании намогильных надписей с I-II веков н.э. Всем известна суть таких погребальных памятников: перед нами предстают законопослушные граждане, преданные друзья, любящие главы семейств. Возьмем шесть небольших инскрипций⁶, где обращение к умершему носит менее публичный характер, где ключевым является мотив упокоения и приобщения к безмятежности.

1. D (is) M (anibus) / Sex (to) Pomponio / Tychiano / filio [dul]cissmo / et pientissimo qui / vixit ann (is) XIII diebus / XXXI Securitas mater (CIL VI 24648).

2. Eris securitas soporanti / munimen domorum tutela claustro/rum discssor obscurus arbiter / silentiosus cui fallere insidiantes / fas est et decipere gloria (CIL VIII 02297).

3. La[mp]adius / Secu[r]itas / M[arg]arita / fid[eles in p]ace (CIL VIII 13751).

4. Mun/icip (ium) // Pax // Feli/cit (as) // M/ACILI (?) // Secu/rit (as) // Iuve/nt (us) (CIL IX 06087. 1).

5. Fl (avius) Ursus strator / fuisset (!) in re{m}tribu (tione) / vixit an (nos) XXVIII m (ense) s VI / in (a) eterno securitas // frater Eraclius fecit (ICUR VI 15810 = ILCV 01632).

6. Ursus et Securitas parentes fi/lio Achileo b (e) n (e) m (erenti) q (ui) vix (it) ann (os) XIII / pace (ICUR VIII 22305 = ILCV 02700).

Как видим, ключевыми понятиями в деле приобщения к безмятежности после смерти являлись связь с божественными манами, мотив сна, воцарение мира в душе, обретение вечного счастья, заключающегося в покое. Погребальные ритуалы, посредством своего рода апофеоза, вводили усопшего в сообщество Богов Манов (Di Manes)⁷. Сами акты рождения и смерти воспринимались как шаги к безмятежности⁸. Душа после кончины погружалась в очистительный сон, который уводил от жизненных тревог к вечности⁹.

Смерть – самый радикальный способ избавления от страха. Чтобы победить его при жизни, античные мыслители разработали ряд стратегий, основанных на изучении природы страха (Arist. Rh. 1382a-1383а10). В этом деле были свои оптимисты и пессимисты (все – рабы страха – Macrob. Sat. I. 11. 8). Остановимся на мнении первых.

1. Главная причина страха – неумение приноравливаться к настоящему (Sen. Ep. V. 8).

2. Человеку труднее всего приспособиться к бедности, болезни и насилию (Phaedr. Fab. II. 6. 1-3; Sen. Ep. XIV. 3).

3. Если ты хочешь избавиться от всякой тревоги, представь себе, что пугающее тебя случится непременно (Sen. Ep. XXIV. 2). Размышляй о смерти! (Sen. Ep. XXVI. 10).

4. Возлюби бедность – мать спокойствия (Babr. Myf. II. 160). Богатство – источник всех опасностей (Phaedr. Fab. II. 7. 13-14; Boet. Consol. phil. II. 5).

5. Лучше наслаждаться жизнью в отдалении, чем на виду (Sen. Ep. X. 1; Tert. De pallio V. 4).

6. Занятие философией придает бесстрашие и уверенность (Sen. Ep. XVI. 3; CIII. 4), ведет к безмятежности (Sen. Ep. XXXVII. 3).

Итак, казалось бы, страх побежден и дух безмятежен. Но не все так просто. Для настоящего римлянина, находившегося в безопасности, было важно сохранить достоинство (Cic. Fam. I. 7. 10; III. 10. 1; VII. 3. 1; XV. 1. 6; Att. X. 8. 5). Противоречие здесь заключалось в том, что государственному мужу подобало жертвовать своим спокойствием ради свободы отечества (Cic. Att. IX. 4. 2), во имя дружбы (Cic. Amic. 47) и собственной чести¹⁰. Достойного римлянина мучил страх перед общественным мнением, боязнь бесчестия. Поэтому он вынужден был следовать определенным правилам поведения, этическим нормам, обычаям предков.

Как же решалась дилемма «dignitas-securitas»? Обратимся к такому неоднозначному явлению как отход части римского нобилитета от политической активности в конце I в. до н.э. О.В. Брейкин в свое время негативно оценил этот процесс, назвав «нравственным извращением»¹¹. По его мнению, отказ от общественной деятельности происходил в интересах личной безопасности и эстетически оформленного досуга. Но в данном случае исследователь ошибся трижды. Во-первых, полного отказа от государственных дел не мог себе позволить ни один римский гражданин: это бы противоречило его политизированной натуре. Во-вторых, личная безопасность в шкале римских ценностей стояла, по крайней мере официально, позади гражданского достоинства и полное погружение в нее воспринималось, как это не покажется парадоксальным, крайне болезненно для аристократического самолюбия, так как означало бессилие, а фактически – отход от дел (Cic. Fam. I. 7. 8; VII. 3. 1; XIV. 3. 3). В-третьих, досуг был следствием отказа от публичной жизни, а не его целью¹². Автор приводит в качестве примера «вульгаризованного эпикуризма» относительно тихую жизнь Тита Помпония Аттика, но не учитывает, что образ мыслей и действий последнего напрямую являлся результатом разрушительных процессов в римском обществе заката республиканской формы правления. Аттик, как пишет его биограф, был вынужден покинуть Рим в юном возрасте из-за родства с убитым плебейским трибуном Публием Сульпицием (Nep. Att. 2)¹³, то есть даже не успев начать путь по лестнице магистратур. Это не значит, что он предавался исключительно досугу (ученым занятиям): много лет прожив в Афинах, Помпоний, как и подобало представителю всаднического сословия, тщательно радел об умножении родового имущества и посвящал часть свободного времени государственным делам афинян (Nep. Att. 4). Как римский гражданин, Аттик не забывал приезжать на выборы и поддерживать своих друзей. После окончательного возвращения в Рим он зарекомендовал себя как приверженец партии оптиматов, исполняя поручения многих консулов и преторов (Nep. Att. 6). Корнелий Непот подчеркивает, что Аттик не искал должностей, так как «уже невозможно было ни добиваться магистратуры по обычаю предков, ни получить ее без нарушения законов при распространившихся злоупотреблениях и подкупе, ни исполнять ее, не подвергаясь опасности при царящем в государстве падении нравов» (Nep. Att. 6; Пер. Н.Н. Трухиной). Иначе говоря, досуг Помпония Аттика не мог быть «кардинальным разрывом с традиционным моральным сознанием», он являлся протестом против массового отхода от традиционной морали. Поэтому за щепетильностью Аттика стояли не интересы личной безопасности, не страх или расчет (он не раз бескорыстно помогал деньгами Марку Бруту и другим политическим лидерам), а стремление исполнять свой долг, не пятная чести.

Однако куда более показателен в отношении вопроса о мнимом предпочтении безмятежного существования пример другого современника Цицерона, консула 51 г. до н.э. Марка Клавдия Марцелла. Противник Цезаря, в начале гражданской войны он бежал из Рима и после сражения под Фарсалом поселился в Митилене и занимался риторикой и философией. В 46 г. его брат умолил диктатора простить Марцелла и позволить ему вернуться в Рим. В дороге Марцелл был убит (Cic. Fam. IV. 12. 2). Показательны слова Цицерона, который написал, что Марцелл «благодаря почетному бездействию сохранил и свое положение и уважение к своему достоинству» (Cic. Fam. IV. 9. 3; Пер. В.О. Горенштейна). Если римская знать даже в период кровавых усобиц республиканского времени предпочитала «уйти в тень» и в уединении предаваться досугу¹⁴, то, что уж говорить о возможности честной политической деятельности в отношении эпохи поздней империи. Без лишних отступлений анонимный автор географического трактата «Полное описание вселенной и народов» (Expositio 55) так говорил о Риме в IV веке: «Здесь заседает великий сенат, состоящий из знатнейших мужей. Если тебе будет угодно больше узнать о сенаторах, ты убедишься, что все это – магистраты, либо уже вступившие в должность, либо намеревающиеся вступить; есть и такие, которые имеют все права на это, но не желают ими пользоваться, так как стремятся в покое наслаждаться своим достатком» (Пер. С.В. Поляковой). Другими словами, римлянин, отдавшись покою и безмятежности, сохранял достоинство в глазах гражданского коллектива, если политическая активность в определенной обстановке могла повредить его dignitas et honor.

Таким образом, мы можем заключить, что безмятежность духа в представлении римских граждан была не только предметом философских изысканий, объектом повседневных ожиданий основной массы квиритов, но также результатом нравственной жизни, альтернативой политической деятельности, спутником интеллектуального досуга и загробного существования.

К началу статьи

ИНФОРМАЦИЯ ОБ АВТОРЕ

^* Данилов Евгений Сергеевич, кандидат исторических наук, ассистент кафедры всеобщей истории, сотрудник Центра антиковедения ЯрГУ им. П.Г. Демидова.

К началу статьи

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Кнабе Г.С. Современная Европа и ее антично-римское наследие. М., 2010. С. 6; 89.

² См.: Hartmann L.M. Securitas // RE. Hb. 3. Rh. 2. Stuttgart, 1921. S. 1000—1003; Wirszubski Ch. Libertas as a political idea at Rome during the late Republic and early Principate. Cambridge, 1950. P. 158-159; Kneppe A. Metus temporum: zur Bedeutung von Angst in Politik und Gesellschaft der römischen Kaiserzeit des 1. und 2. Jhdts. n. Chr. Stuttgart, 1994. S. 217-281.

³ «В чем заключается пресловутая безмятежность?» (Cic. Amic. 47; Пер. В.О. Горенштейна). Ср.: «Proh, rogo, quae est ista securitas?» (Hieronymus. Epist. I. 8). Интересно, что, говоря о безмятежности, Цицерон употребляет слово securitas, вместо tranquillitas. Впрочем, в тонкостях использования этих двух почти синонимичных слов нам предстоит еще разобраться.

⁴ Проповедь безмятежности духа, которую выдвигал в качестве идеала еще Демокрит (Diels. A 167 – εὐθυμία), становится практически общим местом в этике многих философских школ. По мнению перипатетика Иеронима, цель человеческой жизни – безмятежность (Clem. Al. Strom. II. 21 – εὐδαιμονία). Скептик Секст Эмпирик считал одним из составляющих безмятежности (ἀταραξία) – воздержание (Sext. Emp. Pyr. I. 10). Соблюдая во всем меру, можно, как считал стоик Сенека, укрепить свой дух и, таким образом, пребывать в безопасности и постоянном спокойствии (Sen. Ep. XCII. 3).

⁵ «Древние искали своего счастья в добродетели – современное же человечество в противоположность им уже слишком давно старается развить добродетель, основывая ее на счастье» (Гумбольдт В., фон. О пределах государственной деятельности. Челябинск, 2009. С. 9).

⁶ Цит. по: Epigraphik-Datenbank Clauss / Slaby.

⁷ Шайд Дж. Религия римлян / Пер. с фр. О.П. Смирновой. М., 2006. С. 82; 168; Kolb A., Fugmann J. Tod in Rom. Grabinschriften als Spiegel römischen Lebens. Mainz am Rhein, 2008. S. 11.

⁸ Sen. Ep. XXII. 16: Percepit sapientiam, si quis tam securus moritur quam nascitur; nunc vero trepidamus cum periculum accessit, non animus nobis, non color constat, lacrimae nihil profuturae cadunt. Quid est turpius quam in ipso limine securitatis esse sollicitum?

⁹ Cic. Tusc. I. 92: alteri nulli sunt, alteros non attinget.quam qui leviorem faciunt, somni simillimam volunt esse: quasi vero quisquam ita nonaginta annos velit vivere, ut, cum saxaginta confecerit,reliquos dormiat; ne sui quidem id velint, not modo ipse. Endymion vero, si fabulas audire volumus, ut nescio quando in Latmo obdormivit, qui est mons Cariae, nondum, opinor, est experrectus.num igitur eum curare censes, cum Luna laboret, a qua consopitus putatur, ut eum dormientem oscularetur? quid curet autem, qui ne sentit quidem? habes somnum imaginem mortis eamque cotidie induis: et dubitas quin sansus in morte nullus sit, cum in eius simulacro videas esse nullum sensum? См.: Cic. Sen. 81; Verg. Aen. VI. 278; Ovid. Am. II. 9a. 17.

¹⁰ Немировский А.И. Идеология и культура раннего Рима. Воронеж, 1964. С. 149-151. Подробнее см.: Freyburger G. Fides. Étude sémantique et religieuse depuis les origines jusquà ľépoque augustéenne. Paris, 1986.

¹¹ Брейкин О.В. Мораль древнего Рима (VIII-I вв. до н.э.). Саранск, 1992. С. 87.

¹² Мамина О.Н. Понятия «negotium» и «otium» в сочинениях Сидония Аполлинария // Античная и средневековая идеология. Сб. науч. тр. Свердловск, 1984. С. 68.

¹³ «Самую эту трибунскую власть наши предки создали не в безмятежности и не под мирной сенью» (Liv. V. 6. 5).

¹⁴ Sall. Iug. 3: Verum ex iis magistratus et imperia, postremo omnis cura rerum publicarum minime mihi hac tempestate cupienda videntur, quoniam neque virtuti honor datur neque illi, quibus per fraudem iis fuit uti, tuti aut eo magis honesti sunt. Nam vi quidem regere patriam aut parentis, quamquam et possis et delicta corrigas, tamen importunum est, cum praesertim omnes rerum mutationes caedem, fugam aliaque hostilia portendant. Frustra autem niti neque aliud se fatigando nisi odium quaerere extremae dementiae est; nisi forte quem inhonesta et perniciosa libido tenet potentiae paucorum decus atque libertatem suam gratificari.

К началу статьи

БИБЛИОГРАФИЯ

Брейкин О.В. Мораль древнего Рима (VIII-I вв. до н.э.). Саранск, 1992.
Гумбольдт В., фон. О пределах государственной деятельности. Челябинск, 2009.
Кнабе Г.С. Современная Европа и ее антично-римское наследие. М., 2010.
Мамина О.Н. Понятия «negotium» и «otium» в сочинениях Сидония Аполлинария // Античная и средневековая идеология. Сб. науч. тр. Свердловск, 1984. С. 66-79.
Немировский А.И. Идеология и культура раннего Рима. Воронеж, 1964.
Шайд Дж. Религия римлян / Пер. с фр. О.П. Смирновой. М., 2006.
Hartmann L.M. Securitas // RE. Hb. 3. Rh. 2. Stuttgart, 1921. S. 1000—1003.
Freyburger G. Fides. Étude sémantique et religieuse depuis les origines jusquà ľépoque augustéenne. Paris, 1986.
Kneppe A. Metus temporum: zur Bedeutung von Angst in Politik und Gesellschaft der römischen Kaiserzeit des 1. und 2. Jhdts. n. Chr. Stuttgart, 1994.
Kolb A., Fugmann J. Tod in Rom. Grabinschriften als Spiegel römischen Lebens. Mainz am Rhein, 2008.
Wirszubski Ch. Libertas as a political idea at Rome during the late Republic and early Principate. Cambridge, 1950.

К началу статьи

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

CIL – Corpus Inscriptionum Latinarum
ICUR – Inscriptiones Christianae Urbis Romae
ILCV – Inscriptiones Latinae Christianae Veteres
RE – Pauli / Wissowa Real-Encyclopedie der classischen Alterthumswissenschaft

Back to the beginning

SUMMARY

E.S. Danilov

TRANQUILITY OF THE SOUL IN INTERPRETATION OF THE ROMAN CITIZENS

There was a notion of the complex of public virtues (Aequitas, Clementia, Fides, Libertas, Pietas, Virtus) in the Roman civil society. Those virtues served the purpose of moral assessment in politics. Simultaneously, some of public virtues were private ones as well. The article deals with peculiarities of the concept of Securitas as an ideal of serenity, calmness, tranquility of the soul.